Том берлинский Вы можете достать у Собко и дополучить с них за «Русь советскую». Я продавал им без этой вещи.
Скажите Вардину, может ли он купить у меня поэму 1000 строк. Лиро-эпическая. Очень хорошая. Мне 1000 р. нужно будет на предмет поездки в Персию или Константинополь. Вы же можете продать ее как книгу и получить еще 1000 р. для своих нужд, вас окружающих.
Здесь очень скверно. Выпал снег. Ужасно большой занос. Потом было землетрясение. Я страшно скучаю. Батум хуже деревни. Очень маленький, и все друг друга знают наперечет. Играю с тоски в биллиард. Теперь я Сахарову могу дать 3–4 шара вперед. От двух бортов бью в средину так, что можно за показ брать деньги. Пишу еще поэму и пьесу. На днях пришлю Вам две новых книги. Одна вышла в Баку, другая в Тифлисе. Хорошо жить в Советской России. Разъезжаю себе, как Чичиков, и не покупаю, а продаю мертвые души. Пришлите мне все, что вышло из новых книг, а то читать нечего. Ну пока. Жму руки. Приветы. Приветы.
С. Есенин20/I.25, Батум
180. Н. К. Вержбицкому
(Батум, 26 января 1925 г.)
Милый Коля! Ради революции, не обижайся на меня, голубарь! Погода дьявольская. В комнате так холодно, что я даже карандаш не в состоянии держать. Стихи пишу только в голове, а так бросить пару слов считал уж очень никчемным делом.
Как живешь? Читаю твой роман. Мне он очень нравится по стилю, нравится и многим другим. «Тифлисская быль», по-моему, очень протокольна. Это походит на стихи, которые пишутся на случай. Рассказ о кенаре и совчиновнике прекрасен.
В Константинополь я думал так съездить, просто ради балагурства. Не выйдет – жалеть не буду, а вообще начинаю немного собираться обратно. На пути заеду.
Жоржик мне прислал замечательное письмо, где пишет, что он, прочитав мои стихи, зарезал трех петухов. Описывает все прелести вашей жизни вплоть до черного хлеба. «Хлеб черний, черний, 15 фунтов». Передай ему, что недели через две приеду.
Как Зося? Кукушкин мне рассказывал, как она танцевала лезгинку и как злополучному Косте были опять разбиты очки. (Он уехал?)
Я здесь еще один раз познакомился со 2-м районом милиции. Завел новый роман, а женщину с кошкой не вижу второй месяц. Послал ее к черту. Да и вообще с женитьбой я просто дурака валял. Я в эти оглобли не коренник. Лучше так, сбоку, пристяжным. И простору больше, и хомут не трет, и кнут реже достает.
Пиши Гале. Она прислала тебе привет. Ей легко устроить через Вардина этот рассказ, который был напечатан в «Заре Востока», только перепиши на машинке, вырезкой не шли.
Из Москвы мне пишут, что там серó, скучно и безвыпивочно. Да, вышла моя книга. Будь добр, скажи Вирапу, чтоб он прислал мне авторские. Сейчас заканчиваю писать очень большую поэму. Приеду, почитаю. Лева тебе кланяется, доктор тоже. Сейчас отправляюсь на вокзал провожать доктора в Москву. После зайду в «Монако» и выпью за твое и Зосино здоровье.
Целую тебя в губы, а ее в руку.
Жоржику привет.
Любящий тебя
С. Есенин26/1.25, Батум
181. Е. И. Лившиц
(Батум, 26 января 1925 г.)
Рукой Л. И. Повицкого:
26/I-25
Милая Женя!
Податель сего, мой старый друг доктор Тарасенко Михаил Степанович, хочет непременно с Вами близко познакомиться. Я, конечно, всячески не советовал М. С. это делать, но – ввиду упорства его – даю Ваш адрес. От М. С. Вы можете узнать, как я поживаю, как Сергей дни проводит и что такое вообще Батум. Было бы очень недурно, если бы Вы с Ритой весной прикатили к нам, – поверьте, у нас неплохо.
Пишите, Женя, о себе. Я все-таки Вас помню и любопытствую знать, что с Вами есть и будет.
Мой адрес: Батум, Экспортхлеб, мне.
Обнимаю Вас сердечно.
ЛевНежный привет Рите.
Рукой С. А. Есенина:
Я прибавлю мало. Привет и любовь Жене и Рите. Ехать сюда не советую, потому что здесь можно умереть от скуки.
Как Вы? Что Вы?
Напишите. Михаил Степанович через две недели едет обратно. Помню, люблю.
С. Есенин182. Г. А. Бениславской
(Батум, между 12 (13?) и 17 (18?) февраля 1925 г.)
Спасибо. Нужно тысячу. Скажите Вардину, поэму высылаю. Отвечайте.
Есенин183. Г. А. Бениславской
(Тифлис, 21 февраля 1925 г.)
Срочная. Москва, Брюсовский, дом 2 Правды, кв. 27, Бениславской.
Персия прогорела. Все Москве: Лившиц, Чагин. Шлите немедленно на дорогу. Я Тифлисе, нужно к среде. Везу много поэм.
184. П. И. Чагину
(Москва, между 3 и 7 марта 1925 г.)
Дорогой Петр Иванович!
Я на тебя в обиде, что не застал тебя здесь, в Москве. Ведь я же давал тебе телеграмму «поедем вместе». Как живешь, друг? Я очень рад, что возвратился козырем в Москву. Мне дьявольски было трудно в моем летнем пальто при неожиданной батумской погоде.
Когда я приехал в Москву, ты в этот день уезжал. Черт возьми, ведь я бы на вокзал приехал. Приехал я в воскресенье, а ты уехал в понедельник.
Сочти книгой. Если ничего не причитается – не надо, но вышли деньги мне за поэму, которую тебе посылаю – «Анна Снегина», и за два стихотворения – «Персидские мотивы». Рассчитывай как знаешь, тебе видней по твоим финансам, и помни, что я тебе друг и много верю в оценке. «Анна Снегина» через два месяца выйдет в 3 № «Красной нови». Печатай скорей. Вещь для меня очень выигрышная, и через два-три месяца ты увидишь ее на рынке отдельной книгой.
Привет жене и всем друзьям твоим, которые окружают тебя и так ласково встретили меня в Баку.
Данилову передай: Вардин ссыпался, и я намереваюсь передать его рукописи в Госиздат.
Крепко жму твои руки.
Поцелуй Гелии Николаевне.
Твой
СергейМосква. Брюсовский, 2, д. «Правды», кв. 27, Есенину.
185. Н. К. Вержбицкому
(Москва, 6 марта 1925 г.)
Дорогая дадя Коля!
Вот я и в Москве. Как доехал – черт знает как. Купил билеты. Федя взял их в карман и остался. Вещи его я привез, сдал брату, а самого не вижу. Проехать в первый раз помогло имя.
Душа моя! Я буду здесь недолго. Переведу себе деньги в банк, чтоб не заниматься разыскиваниями, и приеду на Кавказ. О твоих делах вот что: всех поднял на ноги. Для библиотеки у Кольцова не подойдет по коммерческим соображениям, а в самом журнале пойдет. Как и что, выясню после. С «Прожектором» тоже говорил. Там устроит Казин.
Ну и вот… Все как было. Перегорело, перебесилось и все осталось на своем месте, только прибавляется одним редактором больше в лице пишущего эти строки.
Тебе от этого не хуже, а мне… Сделаю просто альманахом, ибо торчать здесь не намерен.
На днях покупаю сестрам квартиру.
Дела мои великолепны, но чувствую, что надо бежать, чтоб еще сделать что-нибудь.
Старик! Ведь годы бегут, а по заповеди так: 20 дней пиши, а 10 дней кахетинскому. Здесь же пойдут на это все 30.
Сегодня Галя не пускает меня ни на улицу, ни к телефону.
Вчера была домашняя пирушка. Пильняк, Воронский, Ионов, Флеровский, Берзина, Наседкин, я и сестра. Нарезались в доску. Больше всего, конечно, мы с Ионовым. Он куда-то убежал, а меня поймали. Я очень беспокоился, но сегодня он позвонил и сказал, что едет в Ленинград. Дня через три вернется. Он предлагает мне журнал издавать у него, но я решил здесь, все равно возиться буду не я, а Наседкин. Мне, старик, жалко время. Я ему верю и могу подписывать свое имя, не присутствуя.
Воронский в «Красной нови». Поэма моя идет там. Потом вот что: Наседкин редактор журнала «Город и деревня». Присылай, что имеешь, на Галю. Он что-то прихлестывает за Катькой, и не прочь сделаться зятем, но сестру трудно уломать.
Галя милая по-прежнему большой друг и большая заботница.
Книги моей здесь нет. Скажи Вирапу, что он с распространением хреновину загибает. Потом пусть пришлет 150 рублей, о которых мы с ним говорили. Это принцип.
Ну как «Заря»? Передай Мише большой привет и любовь. Очень он и очень хороший, умный и при уме добрый. Вардин должен уехать в Баку на место Чагина, но заболел дипломатической болезнью. Был у меня, и очень грустный. Позвоночник ему таки сломали. «На посту» прогорело в пух и прах. Пильняк спокойный уезжает в Париж. Я думаю на 2 месяца съездить тоже, но не знаю, пустят или не пустят. Жорж не в Казани, а в Костроме. Все бросил и печатает роман и повесть в «Новом мире». Присылай туда. Я сказал. Редакторы свои – Дядя и Гладков.
Ну вот и все. Напишу обстоятельно с результатами после.
Обними Зосю и поцелуй ей руку. У меня самые светлые воспоминания о ней.
Жоржику скажи, что я ем хлеб «чорний, чорний», такой, какого в Тифлисе нет. Вчера приехала моя мать, я в семье, счастлив до дьявола. Одно плохо, никуда не пускают. Но по их соображениям… может быть, и лучше. Нужно держать марку остепенившегося.
